6 марта 2018 года в Киевском районном суде города Харькова продолжили судебное заседание по резонансному ДТП на Сумской. Заседание прошло в тяжелой моральной обстановке…. Показание дали те потерпевшие, которые из-за погодных условий не смогли добраться в суд, в основном это люди из других городов. Впервые, на заседании присутствовали: Оксана Берченко, отец Дианы и Оксаны, Игорь Берченко, мать Александра Еветеева – Светлана Винниченко. Также стоит отметить, что у Зайцевой Елены появился еще один адвокат – Стець.
Показания давали Берченко Оксана, Светлана Винниченко, Юрий Фабрис – брат погибшей Аллы Сокол и дядя Анастасии Сокол и Николай Пономаренко, отец погибшей Натальи Умаевой.
До начала заседания бросилось в глаза поведение секретаря. Она грубо и нетактично спрашивала у Берченко и других потерпевших, почему они молчат, когда она перечисляет список присутствующих.
Первой допрашивали Берченко (Евтеева) Оксану. Девушка пояснила, что 17 октября 2017 года она вместе со своим мужем Александром Евтеевым и сестрой Дианой Берченко прогуливались по городу, их маршрут был от «Университет» до метро «Майдан Конституции». Далее она ничего не помнит. Очнулась в больнице, после пролежала в кровати полтора месяца и не могла обходиться без чужой помощи. До сих пор не знает, когда сможет вернуться к полноценной жизни и думать о том, что пойдет на работу и вообще сможет нормально ходить.
Защитник Оксаны, Матвеева спросила, проходит ли Оксана курс лечения и сколько он может продолжаться, какое состояние сейчас у потерпевшей. На что Берченко ответила: лечение будет длиться два года, из-за черепно-мозговой травмы каждые полгода, нужно проходить обследование. Плохо сгибается колено, и по этому поводу тоже нужно проходить реабилитацию, неизвестно, сколько это будет длиться. И вообще непонятно, насколько возможно восстановить подвижность коленного сустава.
На вопрос, обращался ли Дронов или Зайцева с извинениями или предложениями о помощи ответ был отрицательным.
«Обращались ли к Вам представители Зайцевой или Дронова с извинениями или предложениями компенсации» – задала следующий вопрос Матвеева.
«Нет. Но единственное, как стало известно позже, прокурор сказал о том, что мать Зайцевой перечисляла на счета, которые были доступны в интернете, счета благотворительной помощи, по 50 тысяч, но это не помощь, а я не знаю, что это было. Это делала не Зайцева, а её мать, как стало известно позже. Мы даже сначала не поняли, что это за средства.»
Узнали, что это возмещение материального ущерба позже от следователя. Там была Калюжная, ранее их адвокат, она и объяснила, что это такое.
«Мы пытались их вернуть, родители неоднократно обращались в банк, нам не предоставляли их реквизиты, было проблемно вернуть эти деньги. Это не помощь, я не знаю, что это было. Если бы хотели помочь, то нужно было бы обращаться в самом начале, когда ещё была жива моя сестра. И когда мне тоже нужна была помощь».
«Когда человек хочет помочь, он обращается сразу же, по истечению какого-то времени, а не идет, кладет на счет деньги, потом несет чеки в прокуратуру, для того чтобы выбить какие-то смягчающие обстоятельства для себя» – пояснила Оксана Берченко.
Отец Оксаны и Дианы Берченко показал, что если бы со стороны Зайцевых была помощь в виде хороших врачей, то возможно бы его дочь Диана была бы жива сейчас.
«Каждый стоял, и стоять будет за своих детей. Но можно было приехать кому-нибудь и сказать просто: «Ты знаешь, никто деньги тебе не будет перечислять, сюда едут врачи». Нам была оказана полная медицинская помощь, операцию делали профессионалы. Но есть профессионалы, а есть лучшие профессионалы. Нам не деньги надо было...» – сказал он.
Также рассказал, после смерти дочери Дианы, они сутки сидели у ее тела… «Сначала она приходила в себя, потеплела, но потом состояние ухудшилось, и она снова похолодела. Затем, через некоторое время Дианы не стало…»
После этих показаний Оксане Берченко стало плохо, ее вывели из зала суда. Судья объявил перерыв, после судебное заседание продолжили без нее.
Мать погибшего Александра Евтеева, Светлана Винниченко поделилась своими переживаниями и своей скорбью:
«Кожного дня ввечері ми з ним спілкувались по телефону, розмовляли, як день пройшов... Того вечора він мені не телефонував, і я це списала на те, що ми тільки дві-три години тому розмовляли. І вирішила, що коли вже буде все готове, тоді він зателефонує. Зателефонував Ігор Анатолійович. Тато Оксани. Ні можливості, ні сил не було копатися в інтернеті і вишукувати якусь інформацію. Довірилася його словам, що він в реанімації. Моя задача була — швидше примчатись до дитини. До єдиної, коханої... Спішила я зря. Все одно вже нічим допомогти не могла.
Хоча завжди він казав: у мене така надійна підтримка в твоїх очах. У нас були ті стосунки, які не можна назвати »батьки і діти», які можна назвати »найкращі друзі». Колеги, друзі по роботі завжди мене запитували: поділись рецептом свого виховання. Такої дитини, як він, в наш час виховати неможливо. На свої 27 років він був занадто мудрий. Ми вже прийшли до того спілкування, коли я вже до нього зверталась за порадою... Останнім часом у мене були серйозні проблеми із здоров'ям, і саме він рекомендував мені звільнітися з роботи основної, я перейшла на неповний робочий день. У нього була можливість підтримувати мене не тільки морально, але й фінансово.
Із своїм ніжним почуттям, який він міг виражати, він завжди говорив: бережи своє здоров'я для своїх онуків. Ти нам ще будеш потрібна... Утім, не прийшло.
Остання надія розрушилась, коли все ж таки я набралася сил зайти в інтернет. Останнє, що я прочитала — поліція чи прокуратура, не пам'ятаю точно, виклала список загиблих. Далі читати вже не могла. Далі був крик на весь поїзд. Більше нічого не помню... Пам'ятаю тільки, як винесли тіло дитини з моргу.
Є така фраза, що №Ворогу не побажаєш». Дурак це сказав. Побажаєш.
Я була на засіданні, коли, так би мовити було чистосердечне признання Зайцевої. Це так пишуть. Я стояла ось тут, а вона сиділа напроти. Усе засідання, дві години чи три, я дивилась... на її красиві реснички, і у неї не було іншого виходу, як все засідання дивитись на мене. Тобто ми були один навпроти одного. І ось прийшов час щиросердного каяття. Встає Зайцева, повертається майже боком до мены, до тої єдиної потерпілої, яка тут стояла, перед якій і була можливість вибачитися. Дивиться на свого адвоката, як цуценя, і читає текст, як «Отче наш». Ще вона сказала, що вона тепер молиться за загиблих. Дякуючи їм, тим, хто винен в цьому ДТП, я кожного ранку і вечора молилась за дитину. А вчора зайшла в церкву — ні просити, ні дякувати нема за що.
Багато хто запитує, в чому сенс життя? Не знаю, в чому сенс життя. Справедливий суд? Ну я розумію, але коли чую, йде мова про 10 років, а там ще пом'якшуючі, я чогось не розумію. Чи в цій країні, чи в цьому світі, як на 10 років ще можно писати щось пом'якшуюче? Оце щиртосердне? Чи оті 50 (тисяч гривень, переведених родиною Зайцевих — ред.)? Що може бути пом'якшуючим, якщо навіть за кожного загиблого вони по року не відсидять, не кажучи вже про нас, хто просто залишився без нічого, без моралі, без духу, без коштів, взагалі. Я не знаю, заради чого ми живемо. Мабуть, єдине що це — самосуд...
Все, що можна, вже все забране. Життя, кохання, підтримка.
Сьогодні сиджу в коридорі, а там хтось каже, яка погода, дивлюсь і не бачу. Бо погода була, коли відкривались двері, а приїжджав він (син) два рази на місяць. У нас дуже теплі стосунки. Ми настільки скучали один за одним, незважаючи на вік, ми не могли один без одного. Відкривалися двері і він кричав: «Привет, любимые родители! Приехал ваш любимый ребёнок». Сашунька, синуля, більше ніяк не називали.
Приїхало дуже багато друзів його, з університету, з роботи, і я розумію, що я їх всіх знаю. Більшість не в обличчя, а коли вони представляються, я знаю кожного по імені. Знаю, хто він, де з ним Саша стикався. Чи по роботі, чи по навчанню, чи на відпочинку...
Народивши в 20 його, я просто свого життя не пам'ятаю без нього. Ну була якась школа. Далі був тільки він.
Я пам'ятаю, коли мій Олександр, який з Оксаною зустрічався не рік, і не два, багато років, і вони вже жили разом, і коли наречена вийшла у весільному платті, вони стояли поряд, я бачила сльози у своєї дитини на очах, сльози щастя і любові, так кохає не кожен».
Своему адвокату, Матвеевой, она ответила, что Диана Берченко и Александр Евтеев сыграли свадьбу и готовились, в ближайшем будущем, к рождению детей, для этого планировали купить квартиру.
После суд допрашивал отца Натальи Умаевой, Николая Пономаренко.
«18 октября 2017 года погибла наша единственнная дочь Умаева Наталья Николаевна. Как это произошло? Дочь возвращалась домой, стояла на тротуаре, ждала, когда загорится зелёный свет, чтобы перейти улицу. Внучка рассказывает, что в момент аварии она разговаривала с мамой, нашей дочерью, по мобильному телефону. И мама сказала, что едет уже домой, и вдруг голос мамы исчез в телефоне, стали слышны какие-то крики, мужской голос в трубку сказал: «Здесь страшная авария, много трупов...». Что ей было думать? 14-летний ребёнок взял паспорт матери и поехал вечером на Сумскую, искать маму. На месте аварии она увидела мамину сумку. А рядом было накрыто тело в луже крови. Но она не подумала, что это мама, так как одежды не было видно. Спросила у полицейских, куда повезли пострадавших. Они посоветовали позвонить «103».
Девочка надеялась, что мама жива и её увезли в больницу. Оператор скорой помощи сказал, что пострадавших отвезли в четвёртую городскую [больницу], девочка не знала, как туда ехать, добираться. Тогда молодой человек ожидал, пока его девушке окажут помощь, и обещал помочь. Он заказал и оплатил такси девочке. В больнице она спросила, не поступала ли к ним такая-то. Описала внешний вид, в чём была одета мать. Сказали, что нет. Но посоветовали в областную клиническую больницу. Ещё туда привозили пострадавших. Так как было уже темно и поздно, она позвонила друзьям матери. И они вместе поехали в эту больницу. Там её тоже не оказалось. Но в больнице позвонили в морг. Там сказали, что по описанию похожая есть. Хотели поехать в морг, но морг уже был закрыт, и они поехали домой.
Ночь она провела у друзей матери, так как родственников в Харькове у нас нет. Представляете состояние ребёнка?
В тот же день позвонили в Мариуполь, в деканат института, где учится наш внук. Сняли его с занятий и сказали, что надо ехать в Харьков на опознание. У дочки в момент аварии не было с собой паспорта. И она считалась неопознанной. Даже в СМИ была фамилия другая. И имя, отчество, пока не опознали. Дети до сих пор находятся в депрессивном состоянии. Не могут осознать, что никогда не увидят (плачет) и не услышат мать. Особенно тяжело внучке, она ещё школьница. Ей очень нужна мама...
Внук приехал домой в Мариуполе, сообщил нам, чтобы мы всё бросили и поехали к матери. На следующий день, уже когда приехал в Харьков, я с внуком ездил на опознание. Меня не пускали как отца. Но я сказал: «Нет, я зайду». [...] Я опознал её... Хоронили её с закрытым лицом.
Мы с женой уже в престарелом возрасте. И это горе подкосило нас. У жены обострились серьёзные заболевания — сахарный диабет, гипертония. Она ничего не видит, а теперь ещё нога... Мы вынуждены жить на две семьи отдельно. Жена с внучкой здесь в Харькове сейчас живёт, а я с внуком в Мариуполе, он студент там, учится. Вся надежда была на дочку, что она досмотрит на старости. У неё два высших образования, она профессор, доктор наук. С гибелью дочери у нас жизнь остановилась. Постоянно о ней и думаем, что нам остаётся [...]».
На вопросы своего представителя Марцоль о том, как эта авария поменяла уклад жизни и о возрасте и другое ответил, что жена, бабушка, живёт с внучкой, школьницей, в Харькове, а я с внуком в Мариуполе.
Ему 12 марта будет 75 лет, а жене 19 марта будет 69 лет.
Отец детей по контракту работает, он не хоронил, будет где-то в конце марта, если будет, или в апреле. Он матрос. После уточнений своего представителя Марцоль добавил – «Да, моряк».
О финансовой помощи со стороны сказал: «Извинений не было, сумм никаких не было, никому лично ни мне, ни детям, не звонили. Не говорили, не предлагали...».
Следующим был Юрий Фабрис:
«Мать позвонила на номер Аллы, взял какой-то мужчина. Она начала уточнять, выяснили, что случилась авария. Я про аварию мельком в тот вечер слышал, я телевизор не смотрю, не знал. Надо было ехать узнавать. Надежда была, я взял друзей, машину, быстро поехали на Маяковского, 22 (отдел расследования ДТП полиции — ред.). Мать ехала с работы, приехала раньше меня. Я позвонил, она выскочила, с криками, со слезами, что обе погибли. Сначала думали, может, только Алла [погибла], потому что у Насти был отключён телефон.
Сели по машинам, поехали в морг.
Возле морга милиция мне сказала, чтобы мать туда ни в коем случае не пускали, потому что смотреть было жутко.
Пошёл один я опознавать... Честно сказать, ни Аллу, ни Настю я не опознал. Они были просто не похожи, живого места не было.
Выносили матери одежду Аллы и Насти. Мать знает, в чём они ездили до этого. Подарок Насте делать. Ей 26-го числа должно было быть 20 лет. Нельзя подарки заранее покупать. Плохая примета.
Выносили вещи, выносили курточку Аллы, Насти, всё в крови, ботинки, сумку...
Жалею, конечно, об одном, что я не сделал фотографии оттуда и не привёз показать Зайцевой, Дронову, что там было.
Хоронили в закрытом [...].
Я на правах мужчины, эмоции у меня не зашкаливают, как у женщины, как у моей мамы. Внутренние переживания есть, очень серьёзные, потому что я потерял... Я остался один. У меня есть мать, бабушка, ребёнок, но смысл, я думаю, понятен, что такое «один». Мы были брат и сестра, всегда помогали друг другу, советовались. Алла была ближе всех. Насте я помогал, с Аллой мы очень хорошо общались. Теперь всё. Телефон — и Насти, и Аллы, пришлось удалить. Не потому, что мы поссорились, а потому что он не нужен.
Их уже нет.
По поводу правосудия, по поводу 10 лет. Да, всё это, конечно, смешно. Какие-то смягчающие обстоятельства — это второй вопрос. Толку от этих 10 лет или сколько там, как решит суд. Был бы толк, понимаете? Меня это больше беспокоит.
На практике, например, Полтавца приведу. Все же прекрасно знают: и по резонансности, и по жертвам. Вот он отсидел. Как отсидел, отсидел ли, это вопрос риторический. Вышел — и ничего не осознал по сути. То, что он загубил столько жизней, и вышел, опять, как ни в чём ни бывало сел за руль, хотя, как будто бы лишение прав... Выпившего поймали. То есть он ничего не осознал. Может быть, если бы он отсидел 20 лет, он бы осознал... или нет.
Безнаказанность порождает беззаконие и беспредел. Вот этот беспредел творится в Харькове. Страшный беспредел. Разбирательство я комментировать не хочу, у меня есть свои выводы по этому поводу. По поводу машин, по поводу скорости неустановленной. Это смешно! Мне смешно. Что не могут установить скорость, прозвучала фраза, не было понятно, кто откуда ехал, с какой стороны. Я отводов не подавал..., потому что понимаю, что этот процесс будет ещё очень долго, затянут. Больно и обидно, ездить сюда очень неприятно и не хотелось бы, но приходится».
Допрос Марины Ковалевой – подруги Зайцевой – которая ехала в тот вечер с обвиняемой в «Лексусе», ясности не добавил. Наоборот, возникло множество новых вопросов.
Создавалось впечатление, словно эта потерпевшая подружка Зайцевой рассказывала заученный текст. На большинство вопросов представителей потерпевших и адвокатов обвиняемых она отвечала «Не помню или не знаю. В более конкретных показаниях путаница. Она помнила только то, что выгодно подсудимой Зайцевой: скорость, с которой двигался «Лексус», 70-75 километров в час, как Зайцева пыталась избежать столкновения с автомобилем «Туарег», как Зайцева сигналила Дронову, где автомобиль Дронова стоял и как двигался, какие таблетки за сутки до ДТП принимала Зайцева и прочее. Оказалось, что перед ДТП Зайцева и Коваль находились в ресторане «Чили» не одни, с ними были подруги. Фамилии подруг Коваль отказалась называть. Но допрошены ли эти лица? Или следствие и прокуратура посчитали допрос этих свидетелей лишним?
Разбираться с тем ложные или нет показания дает подруга Зайцевой, которая признана потерпевшей будет суд. Но выглядит это как спланированный ход защиты Зайцевой. Ведь признать подругу обвиняемой потерпевшей восстановить ей материальный ущерб и попросить дать ее нужные показания очень удобно и выгодно для Зайцевой. Плюс признание Зайцевой, плюс деньги, которые ее мать перечисляла потерпевшим, собрав чеки для следователя и прокурора – вот и «смягчающие обстоятельства», и впечатление девушки, которая слегка нарушила и которую протаранил взрослый дядя на «Туареге».
Мать Евтеева ранее прокомментировала признание вины Зайцевой «Я була на засіданні, коли, так би мовити, було щиросердне визнання Зайцевої. Це так пишуть. Я стояла ось тут, а вона сиділа навпроти. Усе засідання, дві години чи три, я дивилась... на її красиві реснички, і у неї не було іншого виходу, як все засідання дивитись на мене. Тобто ми були одна напроти одної. І ось прийшов час щиросердного каяття. Встає Зайцева, повертається майже боком до мены, до тієї єдиної потерпілої, яка тут стояла, перед якой і була можливість вибачитися. Дивиться на свого адвоката, як цуценя, і читає текст, як «Отче наш». Ще вона сказала, що вона тепер молиться за загиблих. Дякуючи їм, тим, хто винен в цьому ДТП, я кожного ранку і вечора молилась за дитину. А вчора зайшла в церкву — ні просити, ні дякувати нема за що».
Страшно вспоминать, сколько жизней прекрасных, целеустремленных людей забрала и почти столько же покалечила, эта жуткая авария… А еще страшней смотреть на безэмоциональное лицо обвиняемой Зайцевой, на котором лишь изредка появляются стыд и слезинки… также не хочется верить и предполагать необъективность или неграмотное следствие в данном резонансном и трагическом деле. Остаются прежние вопросы и возникает множество новых к следствию, экспертизам и обвинению. А теперь и к суду…
